В консервной банке сияла свеча, освещавшая нагромождение грязных тарелок, где остатки трапезы делили место с окурками. Освещён был стол, полноправно и густо заселённый хлебными крошками и лишь на грани света и тьмы, загадочно поблескивала литровая бутыль с известной наклейкой. В жарком воздухе, текшем от натопленной печки, плыли текучие облака сигаретного дыма и развешанные по стенам снопы укропа и мяты создавали ощущение чаепития ночью на лесной поляне, а между столом и дымной сетью булькала и пузырилась полупьяная речь. Во тьме за печкой кто-то шваркнул железом, надо полагать, что закрыл дымоход, и погромыхав ещё чем-то, появился у стола с парящим чайником в руке. Чай был разлит, окурки затушены и беседа возобновилась.
По выходе из комнаты, с правой руки, была темная кухня, где отражая свет горящего в сенях плафона, стояли банки и миски, а в окнах виднелась деревенская улица в синих, охваченных ледяным лунным пламенем, сугробах.
Прямо из сенцов был выход на улицу, а влево было две двери: одна на веранду, а другая... как бы вам так объяснить, чтобы вы сразу правильно поняли... ну скажем - в жилище. В общем-то, это был тёплый зимний сортир, но им никогда не пользовались по назначению, а бегали по узкой и глубоко протоптанной в снегу тропинке до холодного летнего. Зачем же было так, спросите вы. А вот именно потому, что в тёплом сральнике было жилище. И жил там не кто-нибудь, а сам великий Жопрут - мудрец из сортира, почитатель питьевого кефира. Никто ни разу не видел, чтобы он покидал своё необычное пристанище, хотя девки, хозяйничавшие в доме, подозревали старца в ночных налётах на холодильник, но взять с поличным никак не получалось: толи дед был резов не по годам, толи не было у девок настоящего интересу в уличении старца. А в хорошем настроении дед расхабаривал дверь своего сортира и рассказывал на ночь сказки и легенды, одна другой занятнее и красивее.
Вот и в этот вечер, дверь, обитая дерматином, отворилась и на всеобщее обозрение предстал седовласый старец в исподнем, восседающий на рундуке, обшитом деревянной реечкой. Дивной длины борода покрывала его торс, над аквамариновыми очами произрастал заиндевелый бурьян, а за сильно залысым лбом значился уже полный лес и бурелом, ибо мудрый старец никогда не держал в руках расчёски. В ожидании слушателей, он степенно оглаживал густую растительность.
Внутреннее убранство сортира представляло собой нагромождение до отказа забитых ящичков и полочек: были здесь баночки-скляночки, тихо отражавшие свет лампы в матовом плафоне, были коробки и коробочки, а по правую руку находилась полка с толстенными фолиантами. У ног мудрого старца лапкой умывался другой обитатель сортира - кот по кличке Говнюк. Что и говорить: Жопрут был, конечно, большой мудрец, но как человек отличался некоторыми странностями.
Тут в сенях раздался шум передвигаемых вёдер и появилась распаренная дивчина в шубе и валенках.
- Что, Манька: хлопцы-то ваши дома сидят?
- Здравствуйте, деда Жопрут, сидят! - куда чай денутся. А вы, что же? - сказку рассказывать будете нынче?
- Буду. Можно и сказку, коли хочешь.
- Ну, так я сейчас народ созову.
И скоро перед распахнутой дверью сортира уже сидели на табуретках слушатели. Это было вроде клубных посиделок с рассказчиком, только никто не лузгал семечки и не тискал девок - и то, и другое от того, что истории дедушки Жопрута были слишком занятны и удивительны, чтобы можно было отвлекаться на другие предметы, пусть даже такие как семечки и девки.
Когда все собрались и расселись, старец для зачину огладил всю свою необъятную «намордоворотную» растительность и начал:
- А ведомо ли вам, чады, что где-то за лесом кактус гниёт? - никому это, конечно, ведомо не было.
- А вот гниёт ведь! Нонешная легенда о том, как он там появился.
А было это в стародавние времена. Жил да был на земле могучий богатырь Акседерген, прозванный Клопомором. Прозвище своё получил он за силу ратную грозную, ибо всякое войско пред его борзым натиском, перед его могучим мечом и доброй палицей, полегало всё вплоть до последнего кашевара, аки клопы под воздействием паров аэрозоли «Клопомор». Разъезжал Акседерген, храбрый богатырь и драл врагов, где они только ему не встречались. Но вот, однажды, узнал он, что где-то в Трухлявом лесу, строит свои злые козни могучий волшебник Бубенгеймер и что в его лапах томится прекрасная принцесса. И порешил Акседерген - могучий воин, прекрасную принцессу из полона вызволить.
Что и говорить: стандартная ситуация. Так вот: выходил Акседерген во чисто поле, седлал своего орловского рысака и поскакал к Трухлявому лесу. Страшный гром раздался в лесу, когда вломился в него лихой джигит, помахивая своей многопудовой палицей, посыпалась ото всюду труха и запорошила герою ясны очи. Когда же Акседерген оные очи прочистил, то увидел пред собой коттедж и на завалинке девицу, лузгающую семечки.
- А вынеси-ка ты мне, девица, в чарке вот на эстолько водки, - потребовал наш герой громовым голосом. Девица свистнула и откуда ни возьмись, появилась чарка, а в ней на эстолько водки. Вмуторил Акседерген в себя зелена вина и снова обратился к девице с речью:
- А скажи ты мне, девица, как бы мне доехать до поганого логова злого чародея Бубенгеймера?
- Езжай до опушки и никуда не сворачивай; если не встретишь злого чародея, то повороти своего коня златогривого и езжай назад параллельно оставленной тобой просеке до опушки, и так ездий пока не наткнешься на злого чародея.
- А не подскажешь ли ты мне, девица, как бы мне оного злого чародея без особого для себя урону обезвредить?
- Дай ему трижды по чавке и скажи: « Дерьма -то» и он сразу же превратится в кучу гуано. Эту кучу ты возьми на лопату, а с той лопатой скачи на Северный полюс и выброси оные экскременты в воды Северного Ледовитого окияна.
- Однако это будет крюк. - Подумал храбрый Акседерген, и сердечно попрощавшись с хозяйкой, поблагодарил её за советы ценные мануфактурой лазоревой и поехал исполнять свой подвижнический долг.
Долго в тот день трещали деревья под ударами могутной палицы Акседергена и к обеду, на месте леса, образовалось бескрайнее поле, по этому полю метался злой колдун Бубенгеймер в твидовом костюме, таская за собой девушку приятной наружности. Подъехал тут к нему Акседерген и не слезая с лошади навешал злодею по чавке трижды, а навешав, зычно прокричал заклинание. Колдун превратился в объёмистую кучу, и было принялся доставать богатырь совковую лопату из своей сумы чрезседельной, как заметил, что принцессы нет, и лишь игривый ручеёк струится от того места, где она стояла. Зарыдал тут Акседерген - воитель, закручинился:
- Да что же это у меня движения то всё какие-то размашистые, да что же это за привычка такая дурацкая: всё ногами делать, да за что же я красу то молодую загубил. - Короче говоря, Акседерген понял, что заодно навесил по чавке и принцессе и она, под действием неизбирательной силы заклинания, превратилась в ручеёк. Привычка- вторая натура: отплакав своё .Акседерген принёс клятву удалиться от ратных дел. И, надо сказать, удалился, воткнув свой меч на опушке, куда вытекал ручеёк. Оставшееся гуано отлично удобрило землю, а ручеёк оросил гигантскую вырубку и поднялся на месте бывшего леса новый и не трухлявый. А меч Акседергена превратился в растение кактус: шипастое - оно никого не подпускает к себе как душа Акседергена - воина, погружённая в глубокую тоску, и гниющее - как назидание потомкам, что мол «эскалация насилия продуцирует лишь новое насилие и такая модель сообщества есть гибельная и гнилая в самом своём корне». Кактус этот никогда не цветёт, как никогда уж не возрадуется сердце Акседергеново.

Легенда кончилась, и перед ребятами, сидевшими отклячив рты, медленно закрывалась обитая дерматином дверь в жилище мудрого старца.
Слушатели разошлись по своим углам: в комнате снова заседали вокруг литровой бутыли парни, снова плыли и лопались в накуренном пространстве звуковые пузыри, девки же укрылись на кухне.
В девятом часу дверь жилой комнаты отворилась. Пробурчав что-то во тьму, в светлые сени вывалился Дрёма, по прозвищу Долгий. Он крепко затянулся сигаретой, выдохнул дым и пошёл на занавеску, по которой скакали девичьи тени, откуда временами раздавался девчачий же визг и орал магнитофон.
- Девоньки! Дайте что ли нам поллитровку, догнаться. - но Дрёму весело и уверенно выперли из кухни.
- Хватит вино жрать! - и занавеска, поколыхавшись, снова застыла перед Дрёминым лицом. Он огорчённо плюнул и вышел из сенцов на улицу, где им сразу овладел лёгкий зимний бриз, дувший с реки. За узкой тропкой, соединявшей опорные пункты зимней деревенской жизни (калитка- крыльцо -сортир -дровяник) высился высоченный вал сугроба: лимонно- жёлтый, там где на него падал свет из широких окон кухни (там “бесились ошалевшие бабы”) и глубоко синий, во всех остальных местах.
Весь огород был темно- синь и поле за огородом вплоть до самых чёрных голых дерев было синь. Еле различимо, шагах в двадцати, виднелся в сумерках соседний дом и сарай рядом с ним.
- Экая темень! - Дрёма затянулся ещё раз, бросил окурок под окно кухни и пошёл в дом.
- Ну, что? - спросили от стола.
- Литровка-то где?
- Совсем девки одурели, - ответил Дрёма.
- Что, не дают?
- Сам видишь.
- Ничего я не вижу, давайте хоть свет зажжём. А то в духоте да в темноте так развозит...
- Давай, лучше, эту литровку добьём и сходим прогуляемся. Такая темень -обалдеть.
- А то, может, лучше свет включим? - Стёпушкины глаза то съезжались к переносице, то расползались в разные стороны.
- Нетушки: сейчас добьём, а потом прогуляемся.
- Разом в голове прояснится на морозе.
- Хочешь, Стёпка, мы тебя с Дрёмой мордой в снег уроним? А?
- Нет, я ещё вполне на плаву. - Стёпушка пошёл за новой пачкой сигарет, но на ходу осклизнулся на ровном месте и его нетвёрдые ноги поехали по полу. Спасла его, висевшая на стене фуфайка, за ней оказалась ещё одна и так далее. Стёпу поглотила тьма, лишь изредка, он хихикал где- то и извещал всех о том, как его мутит. Мутило его особенно.
У Павлухи, тем временем, в голове сработали какие- то рычажки и разговор вернулся в своё начало:
- Что, девки- то? - совсем одурели?
- Не без того. Загородились, значить, занавесочкой и пляшут.
- Ну?! - заинтересовался Пашка, Дрёма же, заметив интерес, вошёл в раж:
- Во- во! Пляшут: херочка в махерчике.
- Может: шерочка с машерочкой?
- Н-ну да! Я знаю, чего говорю. - тут Дрёма поведал о том, что название материи “махер” происходит от французского выражения, которое можно перевести как “моя пиписка” и что французы, они ещё достукаются. Тем временем, чуть не с потолка свалился Стёпушка, сжимая обеими руками вожделенную пачку сигарет. Сейчас ему было гораздо лучше и он широко улыбался;
- Дрёма! Братка! Дай прикочегарить. - Дрёма отдал ему свою сигарету:
- А ведь французы, они же дураки!
- С чего ты взял?
- А вот хоть язык у них.
- Что язык?
- Такое ощущение, что мамаша, прежде чем их рожать, варение ела до одури, или это слюни у них в горле клокочут, что они букву “л-л” -тьфу! - Дрёма поднапрягся, - букву “р-р-р” произнести чётко не могут.
- Так почему ж они дураки?
- Ну, ты, Павлуха, всё же дятел! Вот были бы у тебя во рту слюни: что б ты сделал?
- Проглотил или выплюнул: судя по обстановке.
- Во-от! Поэтому ты хоть и дятел, но всё же умный человек, а эти ходят, суки, ...и букву “р-р-р!” чётко не выговаривают. Резонно?
- Резонно!
Стёпушка усердно насасывал свою сигарету, приставив к ней фильтр дрёминой. Дрёма сжалился, отобрал у Стёпушки свою цигарку и поднёс зажигалку. Стёпка наконец- то прикочегарил и сразу вклинился в беседу:
- Р-резонно! - крикнул и он. - А раз они дураки, значит надо завести с ними торговые связи.
- А ведь верная мысль! Надо завести с ними дружбу на предмет экспорта “Русской водки” арзамасского завода вино- водочных изделий.
- Верно. Что они всё какую- то бурдолагу пьют?! Это вот...- Павлуха позвенел ногтями о почти пустую литровку- натуральный продукт плюс мешок острых эмоций. - Выразившись, он разлил остатки по стопкам и составил бутыль под стол, от чего зазвенело многочисленное стекло. Парни здорово загорелись идеей экспорта водки во Францию и неизвестно, сколько бы ещё об этом говорили, если бы Дрёма не напомнил, что их ждёт позднее гулянье. И они, не одеваясь, вышли вон.
Дело шло к Новому году и погода была под стать близящемуся великому празднику: морозец был не очень и три друга в свитерах ничуть не мёрзли. Выйдя за калитку, они повернули не туда, где в центре деревни горели фонари и высился столб водонапорной башни огромной тенью, словно бы вырезанной из чёрной бумаги, а к реке, где улочка мельчала, дома стояли свободнее, а чтобы идти, надо было дать глазам притерпеться. Хотя и не так уж темно: в небе зимней ночью висит некое тихое сияние смешанное с ночной свежей чернотой. От него все предметы становятся не чёрными, не пропадают во тьме, а окрашиваются тёмно-синим цветом, очень приятным для глаз.
Дорога вела немного под уклон и влево. Там, далеко внизу, в зимнем оцепенении спала река. Сугробы, по которым теперь пробирались друзья (накатанная дорога заглохла у последнего дома) имели различную плотность и Стёпушка начал испытывать некое свойство водки, благодаря которому после каждого шага он рушился в снег и ржал до тех пор, пока Дрёма с Павлухой не ставили его снова на ноги.
О, водка русская, бутыли по ноль-пять! Тебе пою я песнь хвалебную. Твоим чудесным свойствам! Не мало у тебя и дурных качеств, кто это отрицает? Но речь не о них. Из всех же хороших свойств мне милее всего твоя способность сжимать пространство. Я не знаю как это там происходит с точки зрения механизма процесса: образуется какая- то там складка пространства и человек, прошивая её, шагает из начального пункта пути в конечный. Но это всё непотребная заумь, а по жизни, наверное, каждый знает, как коротка дорога, когда в голове верховодит стаканчик- другой. И вот, скажем, осень. Дорога раскисла, пейзаж стёрся и потускнел, а последний автобус в рай. центр укатил пол часа назад и грядёт тебе, болезному, таперича плюхать километров десять с гаком. Ты пускаешься в путь и вдруг оказываешься за десять с гаком километров. Если же ты пытаешься вспомнить, шёл ли ты, то решительно этого вспомнить не можешь. А раз не помнишь, значит и не было этого вовсе. И нету рядом скептика, кой бы урезонил сии фантастические помыслы. А чего в них, собственно, фантастического? Одно слово “водка-с”!
А три друга всё шли разговаривая и, время от времени, вынимая из сугроба не в меру развеселившегося Стёпушку. У самой реки, на крутом обрыве оканчивался покатый лужок, в ложбинке которого стоял одинокий стог. Дрёма предложил залезть на него и посмотреть на реку и на лес за рекой. Подъём был проведён в считанный секунды: сперва Дрёма с Павлухой сцепили руки и закинули наверх хихикавшего и бабьим голосом оравшего “Ой! Не могу!” Стёпушку, потом Дрёма толкнул Павлуху, а Стёпушка его принял и они уж вдвоём втянули на стог Дрёму. Верхушку стога неверно сметали и оттого она была плоская как блин. Ребята махом разворошили себе места и уселись на стогу с комфортом. Со стога открывался величественный вид: в снежных покровах дремала могучая река, а за ней до самого горизонта простирался лес. Лес был необъятен и космат. Не было в облике его ничего постоянного, всё было непонятно и завораживающе красиво дикой, варварской красой. Под ночным, покрытом хмарью небом высятся высоченные сосны, на них слоями нанизан расплывчатый туман, и даже нельзя сказать наверняка, туман ли это или снег как то хитро осел на ветвях дерев и бесконечном буреломе. Стёпушка, очутившись в тепле, прислонился к оси стога и задремал, а Павлуха с Дрёмой думали, глядя на реку о своём. Тут Павлухе, что зовётся “пробило по шарам” и он заметил у самого горизонта какое- то нарастающее свечение.
- Дрёма! Что это!?
- Где?
- Да вон! Сам что ли не видишь?
- Ой- ёй! - пока Дрёма шарил глазами, свечение выросло в мощное сияние, словно из под земли бил холодный, по силе не уступающий дневному, свет. Они растолкали Стёпушку и когда он перестал ворчать спросонья, то тоже подивился.
- Что ж это такое быть может?
- Вот уж не знаю.
- Может прожектором кто балуется?
- Это в тайге- то с прожектором?
- Мало ли придурков.
- Э! Нет! Не может это быть прожектор. - Сияние ещё немного усилилось и приблизилось. Теперь ясно виднелось в середине сияния что- то огромное, на чём действительно мерцали прожектора. И тут Дрёме в голову стукнуло:
- Так ведь это ж кактус, про который нам Жопрут давеча сказку рассказывал.
- То- то что сказку! - усомнился Павлуха.
- Сказка- ложь, - сказал Стёпушка, - да в ней намёк! - договорили они хором с Дрёмой.
- Ну, ладно. А сияние это откуда? - продолжал упорствовать Павлуха. Пришла пора Стёпушке блеснуть энциклопедическими знаниями:
- “При разложении органических веществ бактериями-сапрофитами выделяется тепловая энергия, при избытке которой может возникать свечение разлогающегося объекта” - якобы наизусть выпалил он.
- А кактус то тут причём?
- Ну, ты, Павлуха, всё же дятел! Жопрут же говорил, что кактус тот вечно гниёт. - Тут уж и у Павлухи не осталось никаких сомнений в том, что это именно легендарный кактус гниёт где- то за лесом.
- А с чего же он, болезный, гниёт?
- Поди, поливают его там одной водой, а вода- дело известное. От воды одна сырость да плесень.
- А чем же ты его поливать прикажешь?
- Кактус- растение экзотическое, следственно, поливать его надо тоже чем- нибудь этаким.
- Водкой!
- Верно. Этакее водки ничего в целом свете не сыщешь.
- Так ведь они, подлецы, его там совсем сгноят, если не вмешаться!
- Надо вмешаться.
- А что мы с кактусом делать будем?
- Это дело десятое.
- Ага. Там видно будет. - И сейчас же, какое то нетерпение наполнило их сердца, а свечение страстно позвало к себе. Неведомая сила заставила Дрёму оттолкнуть стог ногами, и он не упал. Павлуха со Стёпушкой ошалело глядели как Дрёма, словно на салазках скатился в небе над рекой, сделал разворот и стремительно полетел к стогу.
- Чего расселись! - завопил он в восторге, болтая ногами и кувыркаясь в воздухе. Но уже неизвестная сила поднимала Степана с Пашкой и они втроём закружились над рекой, словно влекомые каким- то гигантским водоворотом. Они смеялись, чувствуя как лёгкость наполняет их и они могут без устали резвиться в воздушных потоках над застывшей рекой. Но их ждал кактус, и они, прокричав: “На запад!” взмыли над рекой и помчались туда, где всё ярче разгоралось холодное свечение, теперь перемежаемое разноцветными сполохами и где всё отчётливее вырисовывался в тёмном небе кактус. Что это было такое? Скоро узнаете. Но я не зря говорил о самом замечательном свойстве водки.
И вот, сияние оказалось под ними и сразу же распалось на улицы и море разнообразной формы крыш. Это был город, а свечение производили несчётные мириады фонарей и фонариков развешанных на столбах и деревьях во многочисленных парках. В которых, при снижении, различались фланирующие пары, а на улицах множество автомобилей и экипажей. В центре города высился исполинской башней кактус, весь испещрённый замысловатым узором огоньков. Он был тёмен и велик, во многих местах на его теле были выдолблены площадки, на которых, за столиками пили и ели бабы в кружевах и мужики в пиджаках и брюках. Вверх и вниз скользили ярко освещённые лифты. Парни начали снижаться и скоро уже стояли средь обширнейших полей, рядом с каменным пятистенком, отделанным мрамором. На завалинке избы сидел мужик с самоварной рожей и окладистой бородой. Он кушал семечки из кулака и сплёвывал шелуху в пахнущую жасмином ночь. Парни посовещались, и выдвинули Павлуху своим полномочным представителем:
- Мужик! Это что за местность такая?
- Это французский город Париж. - Парни ошеломлённо переглянулись:
- А это что за место?
- Это Елисейские поля.
- А ты кто?
- А я сам Елисей и есть - сих полей володетель. - Парни хотели ещё побеседовать с Елисеем насчёт того, что он сеет на своих полях и где это он надыбал мрамора на облицовку хаты, но тут со стороны оживлённой части города, прямо по проспекту ведущему к кактусу подвалила толпа парижан с толстым дядькой во главе. Перед парнями процессия остановилась.
- Я - мэр Парижа, - через толмача заговорил толстый дядька, - от лица всех парижан рад поприветствовать гостей и вручить каждому по ключу от нашего города. - Затрубили невидимые трубы и парням выдали по серебряному ключу с гравировкой “От благодарных парижан с любовью и на долгую память.” .
- Я ж тебе говорил, - по этому поводу заметил Дрёма на ухо Павлухе, - дятлы они все, и слюни у них в горле клокочут. Мэр тем временем поинтересовался, зачем собственно гости прибыли.
- Эта вот хреновина у вас торчит, это знаменитый гниющий кактус Акседергена- воина, а мы прибыли спасать его от полного разложения. Переводчик вдругорядь принялся клокотать слюнями и только одна фраза была смутно знакома парням “Эйфелева башня”. Последовал ответ французской стороны, что мол Эйфелева башня покрыта антикоррозийными составами и что парням в упочинку они её не отдадут.
- Какую- такую башню? Ты нам кактус подай! - Тут уж переводчик от себя пояснил, что выражение “гниющий кактус” по французски звучит как “Эйфелева башня”.
- Всё равно он у вас гниёт, потому что вы его одной водой поливаете. - Мэр, хоть и не был силён в кактусоводстве, но тут побледнел и со всей толпой убежал осматривать национальную гордость на предмет следов разложения. Парни опять остались одни. Елисей уже дожрал свои семечки и ушёл в избу, в окне которой, за тюлевой занавесочкой теперь было видно как он сидит у самовара и пьёт с блюдечка чай. От всей толпы остался на месте только один негритянистый парнишка. Парнишка этот мялся и стеснялся:
- Здорово, болезный! Куда это они всем стадом ломанулись?
- На башню посмотреть. Уж больно вы из напугали. Но, должен вам заметить, что кактус от воды не гниёт.
- Ты в этом уверен?
- Уверен.
- А на каком основании?
- Профессия у меня такая - кактусовод- технолог и специалист по переработке кактусов.
- Эва! Солидно. Но ты, парниш, за своё знай: это ваши кактусы от воды не гниют, а наши- будь здоров!
- Ага! Только брызги! - со знанием дела поддержали Павлуху парни.
- Правда? Вот бы хорошо было у вас побывать.
- Милости просим. - Тут беседующие стороны немного помолчали, наблюдая как Елисей вышел с мухобойкой на крыльцо и принялся гонять ночных бабочек.
- А только сдаётся мне, - заметил парнишка, - что они вам кактуса не отдадут.
- Это почему же?
- Долдоны они изрядные. В одни ворота с третьего раза въезжают, вот и кактус башней зовут.
- А что ж нам делать тогда?
- Если по науке, то целый кактус вам ни к чему. Хватит и отростков: если их наломать и посадить, то кактусы вырастут и из них. Так что давайте, испросите разрешения на осмотр кактуса, а меня возьмите своим гидом. Там наломаем отростков, протащим их как- нибудь ...
- Так что? И отростков у них наломать нельзя?
- ... Долдоны они, долдоны. И жмоты, каких свет не видывал. Ну, а как наломаем, будет вам на развод.
- Хорошо. Только вот куда их потом девать, кактусы- то?
- Как...! - Тут парнишка остолбенел и выпучил глазелки. - ...то есть как “Куда?” ! Да из кактусов можно делать вина, соки, кактусовой соломкой отлично кормить домашних животных. Из кактусов, ежели их распилить, а полученные пласты засушить, получается прочный строевой материал! А ели ли вы когда- нибудь варенье из кактусов?
- А водяру из кактусов гнать можно?
- Можно и водку, в Мексике все только её и глушат. - Парни мал- мал ошалели от открывающихся перспектив и разинувши рты слушали всё новые и новые способы применения кактусов, а парнишка всё подсыпал как из мешка. Когда же он дошёл до такого многообещающего и таинственного пункта как “можно пол мужской сменить на кактус” , вдалеке снова появилась процессия, которая бегом приближалась к месту беседы новых друзей. Мэр изрядно запыхался, а шёлковый цилиндр его съехал на загривок, остальные граждане тоже были распарены и утомлены этим скоростным променадом.
- Ну, как? - поинтересовался Павлуха.
- Ни хрена башня не заржавела! - Парни сделали морды в том смысле, что им совестно за свою ошибку и они всячески извиняются (ну чего, действительно, с долдонами трепаться попусту).
- Ну, в таком разе хоть поглядеть на него, на голубчика- то, можно?
- Можно, но руками ничего не лапать. Да, вам, поди, гида надо?
- А вот, пусть тот черномазый нам всё там покажет.
- Ну, ладно. - Парни помахали на прощание Елисею, который, изнывая от скуки снова кушал семечки на мраморной завалинке и вместе с мэром во главе процессии двинулись к кактусу, который был так велик, что верхушка его терялась в облаках.
Поля скоро закончились витыми чугунными заборами и процессия оказалась на многолюдной площади. Прохожие заговаривали с участниками шествия и пристраивались к нему, так что к подножию кактуса подвалили такой дикой толпой, что глянув на неё можно было бы подумать, будто весь город решил проводить гостей на экскурсию. Долдоны они, право слово, хоть и душевные по началу. Парни вместе с чернокожим проводником вошли в один из комфортабельных лифтов и он повлёк их в занебесные дали, мимо ужинающих и танцующих в многочисленных кафе на открытых площадках парижан. Лифт остановился на одной из самых верхних. Вбок от площадок уходила равнина с огромными спицами чёрного металла воткнутыми так и сяк в гладкую поверхность. Это было одно из ответвлений гигантского кактуса, а титанические спицы- иголки на его теле. Приглядевшись повнимательнее, парни заметили, что зелёная поверхность покрыта колючими зелёными шишечками- малыми отростками кактуса. Хлопцы, вслед за гидом кинулись отламывать их и складывать за пазуху. Когда же рубашки и свитера раздулись до максимально допустимых размеров, Павлуха заметил лифт, который, минуя все площадки поднимается к ним, а в лифте- пятерых полицейских в касках. Приняв во внимание, что таким долдонам, как парижане в голову может придти решительно всё, что угодно, он крикнул:
- Шабаш! Пора сматываться! - и они, увлекая за собой черномазого гида, побежали к краю площадки, откуда открывалась взгляду невероятная бездна, с городом Парижем на дне. Парни уже чувствовали ту добрую силу, что подняла их в воздух над такой далёкой теперь рекой. Чёрный же парнишка очевидно, никакой силы не ощущал: он пятился от края пропасти и был бледен как полотно, а от лифта уже бежали полисмены, размахивая дубинками. Павлуха взял парнягу за шиворот:
- Как тебя зовут?
- Джо.
- Не ссы, Джо. - и они вчетвером нырнули в бешеную реку воздушных потоков.
Париж завалился куда- то в тайгу, небо очистилось и Луна сияла во все лопатки. Огромные просторы источали тихое сияние и парни разговаривали, пролетая над заснеженными полями, лугами и реками.
- Мы с парнями решили кактусы водкой поливать. Как тебе идея, если по науке?
- Оригинально. Ведущие кактусоводы мира давно уже разрабатывают специфическую жидкость для полива кактусов, но... фигу. А водка, она действительно обладает всеми качествами такой жидкости. - Тут Джо полез в дебри и принялся молоть о каких то полезных элементах, поверхностном натяжении и объёмном расширении. Дрёма же летел и мысли его были весьма далеки от обсуждаемой темы: под ними проплывали безвестные заснеженные луга с заснеженными же стогами. Кое где, звёздами на земле сверкали окна и скудные огоньки хуторов и деревень. И вдруг, огонёк блеснул в глухой таёжной чаще.
- Эй, хлопцы, что это под нами? - хлопцы загалдели и порешили приземлиться да посмотреть. - Каково же было их удивление, когда приземлившись на маленькой, покрытой лунной пылью маленькой таёжной полянке они увидели акцизный киоск, в заиндевелых витринах которого торчали многочисленные бутыли с горячительными напитками.
- Парни! А ведь мы водки можем прямо сейчас купить!
- Кстати, Джо, вы никогда не пробовали водки? - Джо замялся: ему было стыдно, что обнаружился такой значительный пробел в его биографии.
- Это сразу видать, когда человек про водку рассказывает, как она от тепла расширяется. Сразу видать - отродясь, значит не пробовал. Ну, ничего. Это мы мигом поправим. - Павлуха ногтями забарабанил в окошечко, за которым тут же образовалась из стоящего в ларьке сумрака заспанная баба.
- Красавица, в разлив торгуете? - проблеял Павлуха.
- Можно и в разлив.
- Четыре по сто, будьте добры. - И ободряюще подмигнул Джо. На прилавке образовались четыре стакашка и парни, чокнувшись за благополучный исход экспедиции, осушили их до дна. После этого, закосевшего с непривычки Джо положили плашмя на снег, потребовали семь ящиков водки, заставили ими нового друга и, расплатившись, взмыли в небо, держа специалиста кактусовода за руки- за ноги. Джо рассекал пространство боком, а на нём тихо позвякивали в ящиках многочисленные пузыри. Вскоре Дрёма, летевший в авангарде процессии, издал победный вопль и четыре тени понеслись над заснеженной рекой, на другом берегу которой ожидал их стог с макушкой плоской словно блин. И они бухнулись в него так, что снег и сено полетели во все стороны. Тут же сиганули с посадочной площадки в сугроб и понеслись по тропинке в гору.
Девки всё ещё плясали: по кухонным занавескам и по сугробам под окнами скакали их тени, на улицу доносилась музыка и вопли. Замёрзшие парни ввалились в сени:
- Чаю горячего, к ёлкиной матери! - заорали они чуть не в один голос. Девки тут же высунулись из за кухонной занавески и увидав заледенелых парней, забегали. В скором времени ящики были сложены штабелем в сенях, Джо реанимирован и посажен у печи греться, а парни, напившись чаю, сортировали с девками кактусовые отростки. Старый Жопрут, заинтересованный происходящим в доме авралом и беготнёй в столь поздний час, пару раз высовывался из за своей двери в коридор и интересовался у пробегавших мимо девок “В чём дело?”, но те лишь на ходу кричали “Ой! Не до тебя, дед!” и убегали дальше. Когда же всё, как говорится, более менее образовалось, пришла пора девкам и Жопруту слушать необыкновенную историю, которую наперебой, с жаром рассказывали парни. А потом, за поздним временем, все легли спать. Дрёма долго не мог заснуть, вдруг переставая верить недавним картинам Парижа и полёта, но неопровержимым доказательством происшедшего лежали в многочисленных лукошках колючие зелёные шарики, а на полатях кряхтел обожравшийся щами Джо.
Рано утром Дрёма вскочил со своей кровати и в одних трусах пробежал по тёплым половицах в кухню, где уже шуровала чугуны в печке Светка, а в заиндевелые окна сверкало золотое Солнце, рассыпая тёплые голубые искры по всей кухне. Дрёма, зачем то привстав на носочки оторвал листок на отрывном календаре и заскакал с ним, роняя окружающие предметы. Светка смотрела на него с недоумением, но дружелюбно:
- Белены что ли объелся? - тут Дрёма схватил её в охапку, провальсировал от печи до двери и обратно:
- Пусти! Стой! Всю кухню разнесёшь!!! - В ответ Дрёма пропел во всю глотку:
- Новый год настаёт! - Эта шумная эскапада пробудила дом. Сперва завозился в тёплом сортире Жопрут, зашипел за его дверью примус, сверзился с полатей Джо, хлопнула дверь и по лошажьи заржал рухнувший в сугроб Павлуха: короче говоря, праздничное утро началось.
После завтрака, приготовленного и съеденного на скорую руку, когда девки принялись жарить и печь к новогоднему столу, парни, гружёные лукошками и ящиками, пошли за огород, на добавочную деляну, выбитую под новую хату. Погода с утра стояла прекрасная, Солнце сияло в полную силу, наполняя серебристый зимний дол бликами и сиянием. Лёгкий ветер поднимал подмороженный за ночь снег в воздух лёгкой вуалью и он приятно покалывал лицо и ладони. Придя на деляну (вообще то она располагалась прямо против дома, но из- за глубоченных сугробов пришлось сделать крюк) парни первым делом разметили гряды по натянутой верёвочке и закипела работа. Первым по целине шёл Павлуха, он расчищал большой фанерной лопатой землю и тяжкими своими ботами долбит в промёрзшей земле лунки, за ним шёл Дрёма, обвешанный лукошками: он брал из них кактусовые отростки, резал их на четыре части и бросал по одной в лунку. Далее следовал Стёпушка, тащивший за собой салазки с ящиками, подле каждой лунки он останавливался, наливал в мерный стакан 250 грамм водки и выливал в “засеянную” лунку. Последним в бригаде шёл Джо, засыпавший “пашню” снежком большой фанерной лопатой. Работа получилась не из лёгких, ходить вдоль гряд приходилось по пояс в снегу, поэтому Павлуху постоянно подменяли, а против мороза пускали по кругу мерный стакан.
Когда ярко- синий цвет дневных небес распался на оранжевые и розовые полосы, а в оставшейся в зените широкой синеве сверкнула первая яркая звезда, поле всё было изрыто траншеями. Можно было видеть полоску утоптанного до каменной твёрдости снега с чёткими следами от полозьев стёпушкиных салазок. Всё это устилали густые тени елей и сосен окружавших поляну.
Стёпушка, на которого была возложена обязанность виночерпия, последний раз пустил по кругу мерный стакан, а парни, приняв положенное, расслабились в сугробах, давая выйти накопленному за день трудовому жару из под тулупов и в густеющих сумерках светились оранжевые светлячки на концах их сигарет.
- Ну как, Джо? Ты как специалист, что скажешь: быть урожаю или нет?
- Не знаю. Так кактусы ещё никто не сажал.
- Само собой. Тут вся надёжа на веру в начатое дело: с верой и гвоздь заколосится.
- Не знаю: какая уж тут вера.
- А чего ты скис так?
- Ничего я не скис. Устал немного- это да.
- Хилая ваша порода чернозадая.
- Ты сам- то откуда, Джо? Не в Париже ведь ты такой головешкой народился. - но тут Джо тихо всхлипнул, а розовое вечернее сияние задрожало у него на глазах. Нахмуренный Павлуха невнятно пробурчал:
- Но- но. Ты тут болото не разводи. В чём дело то? - Джо гулко высморкался в пригоршню снега и, закинув её подальше, вздохнул. Ему очень хотелось поделиться своим горем с новыми друзьями и, видя, что они именно этого и ждут, не стал долго выпендриваться:
«Он не помнил того времени, когда они встретились, но знал, что любовь началась с первого взгляда, неожиданно как удар полотенцем по спине. Он не помнил дня когда бы они не встречались и когда бы он не видел её тела, словно высеченного античным мастером из цельной глыбы сливочного шоколада и гибкого настолько, что Джо нисколечко не удивился бы, найдя свою любимую с завязанными бантиком руками - ногами и улыбающуюся ему так призывно и нежно... На далёком атолле Уруру...
Однажды, когда день уже клонился к закату, Джо и его шоколадная бабёнка лежали под пальмой в ожидании кокоса, которым бы они могли полакомиться на ужин. Лёгкий озноб коснулся пальм, океан выбросил на берег ветку коралла, обезьяны бросали друг в друга тухлыми бананами. Созерцая эту идиллическую картину, Джо и его любимая не заметили, как горизонт неожиданно потемнел. Обезьяны побежали прятаться в джунгли, но наши влюблённые, увлечённые созерцанием друг друга, не видели ничего вокруг. Рванул резкий ветер и туземец с околицы кампуса заорал: «Полундра!», но двое на берегу не желали обращать внимание и только жарко смотрели друг другу в глаза. И тогда, когда они потянулись губами, чтобы слиться в упоительном поцелуе, на атолл обрушился сокрушительный кайфун. Ногами доисторической рептилии из его чёрного тела торчали огромные воронки смерчей и молнии озаряли зеленоватым бегучим светом притаившийся пляж. Джо, не найдя губ любимой, в удивлении открыл глаза, но только её загорелые пятки сверкнули пред его озадаченным взором. Он был один на разбитом непогодой пляже. Когда же Джо понял, что лишился своей возлюбленной, он упал на хладный песок и зарыдал бия безучастный оксид кремния кулаками:
- О, лучше бы смерч забрал меня! - голосил он так, что мартышки переставали кидаться бананами и хватались за сердце. Всё живое сочувствовало Джо: океан дарил ему розовый жемчуг в раскрытых раковинах, но Джо тихо стенал и грыз песок, кокосы сыпались дождём, но Джо соблюдал строгую песочную диету, туземцы устраивали красочные маскарады и как полоумные скакали вокруг костров, но Джо только обзывал из дураками и непрошеная слеза дрожала на его смуглой щеке. Вот сколь тяжела была его печаль. А когда душевное оцепенение несколько спало, Джо отправился бродить по свету, искать утешения разбитому сердцу. В конце концов он оказался в Париже, закончил высшие кактусоводческие курсы и повстречал парней. С ними ему снова стало хорошо. Но «Ипекакуана»! - какую боль дарит сердцу это имя, как глубоко ранят душу сладкие воспоминания. Так глубоко вонзаются лишь камни в спины отдыхающих на пляже... на далёком атолле Уруру...» - Джо, завершив рассказ, снова сморкался в пригоршню снега, а Павлуха откровенно сказал:
- Ну, ты , Джо, и залупил... полумесяцем бровь. - Рассказчик, ошарашенный такой рецензией на свою исповедь, забыл прослезиться, а парни уже гуртом кричали ему в два уха, чтобы он не был тряпкой и кончал развешивать сопли на морозе. И душевная боль, как не странно, постепенно отступила и утихла. Стёпушка исчез и снова образовался со стаканом, в который он «наскрёб» грамм пятьдесят. Джо выпил и ощутил огромную пустоту и лёгкость на сердце. Только морозный ветерок покалывал лицо, гоня с него морщины, разводя нахмуренные брови.
Из за снежного холма, слившегося в сумерках с пейзажем, словно из ниоткуда, вынырнула Светка в светлой шубе. Издалека хорошо видно, как она всплеснула руками и ударила себя по бёдрам, а потом, сложив руки в тёплых рукавицах рупором крикнула, что где ж это видано ,что осталось всего ничего, что скоро уж и гости будут, а стол ещё не накрыт. Тут только парни опамятовались и поднявшись, направились в светкину сторону, но она не стала их дожидаться и снова растворилась в сумерках.
Двор перед крыльцом неузнаваемо преобразился: везде, кроме тропинок, синевато светился свежий не топтаный снег, и даже глубокая длинная борозда перед домом ( место ежедневных утренних купаний Павлухи) была перекопана и присыпана рыхлым подмороженным снегом. Но, пружиной развернувшийся девичий темперамент, конечно же этим не ограничился: перед самым крыльцом стояла небольшая ёлочка, на густую хвою которой бросали яркие блики разноцветные фонарики, под голыми покрытыми снеговыми шапками ветвями яблонь в дальнем углу сада горела забытая (должно в спешке) свеча в металлическом фонаре со стеклянными окнами. Всё пространство сада наполнялось предчувствием праздника, он которого хочется взлягнуть, и козлом пуститься вскачь по сугробам, предчувствием грядущего счастья, знанием того, что все мечты сбудутся. И весь огромный мир, отрезанный теперь заснеженным забором, пропадает, уступая место Вселенной. И вот, уже она за калиткой, склоняется над вечерним зимним садом и домом в праздничных огнях. А в ветвях сирени, над калиткой, чуть дрогнет звёздное серебро, осыпав кусты небывалыми цветами.

***
Отряхнувшись и загнав стёпушкины салазки в дровяник, парни собрались в избу, но дверь оказалась на запоре. В ответ же на стук, дверь приоткрылась и им весело и откровенно сказали:
- Идите в баню! - парни остолбенели, но не успели придти в себя, как дверь отворилась чуть шире и каждому был выдан комплект чистого белья. И действительно: баня была натоплена, да так, что жаром начинало обдавать ещё в предбаннике, а в баках было набрано кипятку и холодной воды столько, что за глаза хватило бы и десятерым. Парни махом разделись, подбадривая так и не понимающего что к чему Джо и нырнули в мыльное отделение, где по полу волнами стлался пар. Павлуха отворил чугунную дверцу сбоку у печки, где была камера с раскалёнными камнями, и швырнул в раскалённое нутро четверть ковша кипятку, в ответ из проёма вылетел оглушительный столб пара. Раздался вопль и парни загоготали: из-за шайки появились два огромных глаза на посеревшем от испуга лице:
- Что это было?
- Это, Джо, не было. Это только начинается русская парная баня.

***
Стёпушка оторвался вперёд, и Дрёма с Павлухой, докуривающие с мокрыми полотенцами на шеях и дожидающиеся закрывавшего баню Джо под окнами кухни, слышали, как Стёпку бьют по рукам и как он голосит:
- А может я оголодал?!
- Нажрёшься в свою пору.
- Главно, чтоб в свою меру!
- Хоть сверх. Кышь отсюда!

***
Новый год наступает, когда стены наряженной избы становятся прозрачными и видны бесконечные дали на многие километров вокруг, и отовсюду слышен бой часов. С их невесомым звуком сливается хрустальный звон бокалов с «Шампанским» и в воздухе начинают плясать бенгальские огни. Они пляшут и на городских площадях и на неведомых полянах в дальних глухоманьях. От них воздух наполняется запахом грецких орехов и разлапистая ель начинает качаться диковинным маятников, возникает на миг в пространстве бесконечное число огромных, отливающих золотом шестерней и вселенские часы снова пускаются в пляс, а над бесконечными полями всё ещё колышется перезвон бокалов и часов. Крикни в этот бесконечный простор:
- С Новым Годом! - И миллиарды голосов со всех сторон ответят:
- С Новым Счастьем!

***
Всеобщий гомон прошил залп «Шампанского» и всё вокруг засверкало, заискрились запотевшие стёкла, а стлавшийся из жерл бутылок ледяной дымок подбавил огня в разговоре и глазах. Разговор всё больше оживлялся, перерастая в трескотню без смысла и повода, просто от хорошего настроения. Вокруг шипящего и бьющего из бутылок потока сдвигались плотные кольца рук и все с хохотом пили холодный сверкающий напиток.
Где- то высоко над крышей пели моторы самолёта: кто- то встречал Новый Год в полёте.
Дрёма говорил в самое ухо разливавшему Стёпушке: «После отстоя требую долива!». Стёпка согласно кивал и бессмысленно улыбался, ощущая приятное тепло в голове. По временам в недрах организма происходил мягкий взрыв и вулкан извергал в нос столбы колючих пузырьков, он чего становилось хмельно и просторно, а в результате того, что Стёпкины глаза совершили уже своеобычный путь к переносью, людей становилось всё больше, а улыбки на лицах ошеломляли своей шириной. Пена уже текла у Дрёмы с руки.
Во главе стола, с кубком в руке то и дело воздвигался староста немецкой слободы Дольфмут Хлопце и, озаряя всех улыбкой изливал поток странноватых идей, словно специально припасённых для подобного застолья:
- Предлагаю все особям мужского поля отпустить усы! - все засмеялись, а Павлуха сосредоточенно ощупал верхнюю губу, очевидно, ожидая встретить на ней уже отросшие пучки жёсткого волоса и народ захохотал пуще. Из за стола стали подниматься пары и под лившуюся откуда то музыку пускались в пляс. Стены подались, прогнулись внутрь зеркала, растянув лица и фигуры, но не смогли вместить огромного количества танцующих и сидящих за столом людей. И в тот миг, когда казалось, стены избы затрещав должны были лопнуть от напора тел, хлопков шампанского, конфетти и огня, вылетела дверь и толпа хлынула в сени. Отворились и сенные двери и все отпрянули в изумлении: заслоняя дверной проём качались пред лицами гигантские еловые лапы, и лишь когда все выбрались на улицу, стало видно, что на месте маленькой ёлочки, что нарядили девки перед крыльцом, покачивает мохнатыми лапами огромная синяя ель, а на ней раскачиваются старинные фонари с ажурными решёточками и из них на нетронутый снег льётся мягкое розовое сияние.
- Игрушки! Игрушки! - закричали девки и Павлуха, порвав на груди тельняшку, так скоро подпрыгнул и , вцепившись в нижние ветви, полез на ёлку, что никто даже охнуть не успел, только Джо, метнувшись за ним, вцепился в ногу... и рывками стал подниматься вверх. Его совсем было поглотила густая хвоя, но в ногу Джо уже вцепился Дрёма, за ним и Стёпушка, к чему- то крикнувший: “Эх, мерзавчика бы на дорожку!” . Скоро на вершине ёлки сидел Пашка и что то орал, на его ноге по прежнему висел Джо. И вдруг ёлка плавно оторвалась от земли, стал виден столб пламени, похожий на перевёрнутое вверх ногами пламя зажигалки, здесь приспособленное более для эффекта, нежели для пользы дела, и ёлка ушла в ночное небо, а небо ответило снегопадом. По колено засыпанные, вслед “ракете” глядели ошарашенные девки, лёгкими крупными пушинками падал снег, а из их ладоней текли на мягкие чистые до синевы сугробы ручьи огненных орехов- бенгальских огней.
Скоро произошло обратное действо: небо прогрохотало, ёлка мягко приземлилась, помигав посадочными огнями и Дрёма, из самой гущи хвои крикнул:
- Павлуха! Встань звёздочкой! - Пашка раскинул руки- ноги в стороны и парни, как спелые яблоки в августе, посыпались в глубокий снег. Девки, побежавшие вынимать “авиаторов”, были одарены каждая своим подарком, а сводный хор гостей, под управлением неутомимого герра Дольфмута грянул что- то приветственное. Стёпушка уже растягивал меха баяна, тот с хрипом втягивал воздух, чтобы ахнуть плясовую. Полянка перед домом наполнилась скачущими по сугробам парами, и Дрёма ходил колесом по тропинке, пока девки общими усилиями не поймали его и не вручили Светке. Дрёма собрался пройтись колесом с ней на пару, но плясовая захлестнула и его.
Когда, тяжело дыша из круга пляшущих выдрался Павлуха и, отцепляя на ходу от рукавов полушубка цепкие пальцы хохотавших у него за спиной, сел на крыльцо и , закуривая, искоса глянул на Джо, снова хандрившего подперев чёрную башку свою кулаком.
- Что, Джо, снова болото разводишь из- за бабы своей?
- Понимаешь ты такие слова!? Люблю я её!
- Как не понимать. Эй, Стёпка! Ты, как человек образованный, скажи нам, что есть любовь? - Стёпушка, наяривавший баян в центре площадки, сплюнул окурок и улыбнувшись от уха до уха, проорал в ответ:
- Любовь- есть чувство происходящее с обширным участием вегетативной нервной системы в дремучих глубинах лимбической системы, при тесном участии гипоталамуса!
- Вот, Джо. Что такое любовь мы знаем очень даже хорошо. А ежели тебе никуда, прямо, без бабы своей, так ты попомни дрёмины слова, Дрёма их на ветер не бросает: “ С верой и гвоздь заколосится”. А потом: ночь- то сегодня какая! В такую ночь всякому по подарку, проси чего пожелаешь. Всё сполнится, что по Божьей воле. - Джо снова вздохнул свободнее и задумался над Пашкиными словами. А Павлуха глядел в небо.
Вся Вселенная праздновала Новый Год - великий праздник, и, задрав голову видно было как в небе медленно поворачивается вселенская ёлка и хотя ствол и ветви её невидимы, но горят развешанные на них (в великом множестве) планеты, издающие тихий хрустальный звон, словно слышен звон бокалов долетающий из других миров и миллиарды голосов:
- С Новым Годом!
- С Новым Счастьем!

***
Шумный праздник догорал: с хохотом отъезжали и расходились гости, их спины в крытых мехом шубах и полушубках таяли во тьме, но душевное тепло не покидало никого. Теперь сама Новогодняя ночь, главная гостья на празднике, веселила сердца. Гости уходили и давно уж не было их видно впотьмах, а ветер всё доносил их песни и смех. Никто так и не почувствовал той грусти и холодка, которые возникают после расставания. Словно и небыло его. Может и правда: не было. Жопрут зажёг свечу в своём добровольном узилище.
В жарко натопленной комнате убранной в первом приближении, теперь заседали все кругом стола, на котором расположился со своими меньшими братьями: чайниками да чашками, самовар. Разговор шёл пустяшный и часто прерывался, ибо чего ещё говорить, когда ощущаешь, что только что выложил всего себя до донышка перед этими людьми и они тебя поняли. Мало того: все они тебя любят и желают тебе только добра. У Джо всё не шла из головы дрёмина фраза насчёт гвоздя и он, выспрашивал у автора, как же этот выколосившийся гвоздь выглядит и с чем его едят. Дрёма же только пофыркивал, хлебая чай с блюдечка, да поглядывал за окно.
А за окном уж давно маячило лицо цвета какао со сливками. Возможно, какой- нибудь прохожий негр приморозил нос к накалённому стужей стеклу и вынужден был теперь наблюдать то, как другие празднуют Новый Год, на извозчицкий манер охаживая себя по бокам ладонями. Но что это был за негр, или же вообще это была негритянка, одетая в тот легкомысленный наряд, в каком ходят девушки на далёком атолле Уруру, мог знать только Джо.
- Джо, а что это у нас за окном?
- Что?
- Прилип там кто, что ли? - Джо обернулся к окну и проговорил что- то вроде “Батюшки- светы!”, метнулся к окну, а потом с воплем “Ипекакуашка!” бросился на улицу. Поднялась известная возня: девки свечой грели стекло там, где к нему прилип тёмный пятачок и готовились принять “дюже обмороженную” гостью. Вскорости, она уже сидела на кровати у печки, из горы одеял и перин торчала только голова и руки с кружкой горячего чаю. От выпитого по особому требованию Стёпушки “мерзавчика”, шлюзы её красноречия открылись во всю ширь и она без умолку трещала, рассказывая о том, как странствовала по свету в гигантской воронке урагана, как жила там в домике мексиканских фермеров, с радостью приютивших её. Рассказала и о том, как приходилось вставать каждый день в шесть часов утра, так как именно в это время путь домика пересекался с траекторией вращения в урагане банановой рощи, и можно было позавтракать и нарвать фруктов на обед и ужин. Под конец, уже засыпая от усталости и пережитых волнений, нежно глядя в глаза Джо, который с самого появления любимой словно загипнотизированный смотрел на неё, не переставая дебильно улыбаться, она рассказала, как, тоскуя по милому, она, распрощавшись с гостеприимными фермерами, семьёй Фернандес, пересела в снеговую тучу, шедшую из Гренландии и со снегопадом, вызванным взлётом ёлки, выпала на землю и сразу же ринулась на поиски возлюбленного:
- Я сначала очень удивилась и пожалела бедного синьора Фернандеса и всю его многочисленную семью, которые уже второй год дожидаются, когда ураган снова пройдёт над Мексикой и они смогут попасть домой. А тут, смотрю: Мексика зимой! Заглянула в первое же окно и приклеилась.
- Почему же Мексика? - спросил насторожившийся при последних словах гостьи Дрёма.
- Ну, может и не Мексика, но где- то там, ведь на севере не растут кактусы. - Тут уж все парни снялись с мест и шумно выбежали на улицу, а повернув за дом, встали. Их взорам открылась залитая лунным светом поляна, на которой чёткими рядами высились кактусы в искрящихся снеговых шапках. Нежный аромат их огромных огненных цветов переслаивался с морозным воздухом, врывался в жадно дышащие носы. Это был триумф! Это сбылась заветная мечта, и парни с хохотом кинулись обниматься, а потом трижды крикнули “Ура!!!” и их голоса привольно летели над кактусовым полем и улетали в дремучие леса, разнося бескрайним заснеженным просторам весть о том, что где то снова дало о себе знать неуловимое Счастье.

***
Весь дом уж спал, утомлённый шумным праздником, и лишь Дрёма, оставленный дежурным у печи “беречь жар”, следил за тем, как рубиновые угли затягиваются прозрачными плёночками пепла и по одному гаснут. Лунные блики пробрались через занавеску, разлились по тёплому полу и счастливый усталый Дрёма ощутил покачивание и увидел как плывут в окне разноцветные огни, услышал постукивание колёс, ощутил глубокую ночь, поглощающую усталость. Поезд притормаживал и Павлуха, выглянув в окно вагона, заявил:
- Какой - то полустанок. - и Дрёма очнулся: всё так же мерцала в углу ёлка увешанная фонариками и можно было бы счесть короткое видение за сон, если бы не продолжающийся разговор в том самом купэ, где он только что побывал, если бы не доносился откуда- то стук колёс на стыках рельс.
- Сколько стоим? - спрашивал с верхней полки, где полумрак, Стёпушка.
- Не больше пяти минут. - Отвечал ему из тёмного угла Джо. - Дрёма разбил кочергой последние угли, закрыл трубу и пошатываясь от набегающих волн сна лёг на свою кровать, спеша присоединиться к друзьям на каком- то ночном полустанке в купэ поезда, идущего без цели уже многие века в ночах, ссаживая пассажиров по утрам и принимая их в свои купэ и плацкарты каждый вечер. Вот и сейчас он дрогнул и полетел стрелой в ничем не ограниченном тёмном пространстве, местами заполненном новогодними ёлочными фонариками городов и никому не ведомых полустанков. Теперь уж без остановки до самого утра.

***
А за пределами коллективного сна, за окнами избы, в заснеженном лунном раздолье цвели кактусы.