- Хе – хе! – грабитель был уже у стенного шкафа, в дальнем углу которого лежал мешочек сахарного песка. И кармана куртки появилась походная ёмкость и сахар хлынул в неё шелестящей струёй. Но тут на кухню вплыло привидение … (щёлкнул выключатель) … вошла мама и Ильинский закрыл лицо руками. «Что я наделал!» - восклицал он, заливаясь горючими слезами. Мама подняла сына и дала ему пару пощёчин.
- Раз – два, раз – два, раз – два… - с удовольствием приговаривала она.
- Теперь разбуди отца и приведи сюда. – Насладившись властно приказала маманя.
Фридрих Гейнц Фон Ольдерштуль спал. В зубах его тлела папироса «Дер Казбечен Маунтин», спал он в галифе и мундире с большим дубовым крестом под сердцем.
- Папа, просыпайся! – робко позвал сын.
- Мит ганцен айне швайнен банде! Химмель доннер веттер!
- Папа! Мама тебя на кухню зовёт.
- Дайне муттер из айне шлещтен фрау! Нихт вар?
- Натюрлихь!
- Ком виз мир шнель!
***
- Этот сукин сын хотел отсыпать сахару из наших скудных закромов!
- Мудишен бляхерен сукин сын!
- Я не себе! Мы с друзьями собрались в деревню!
- Так вот что это была за тайна!
- Дайне фройнден из айне швайнен банде!
- Отец прав! Ты, значит, ограбишь родной дом, а твои долбаные друзья ничего не привезут и будут весело и продолжительно смеяться над глупыми старыми родителями! Которые столько лет растили растили… - мать залилась слезами и уткнулась в передник.
- Я! Я! – подтвердил и папа и вкрутил недокуренную папиросу в некогда полированный стол. Тут же закурил другую.
- Муттер! – звонкая оплеуха была ему ответом.
- Кто мудер? Ты сам старый мудер!
-Найн! Ихь хотел толко шпрехат, что «мама»!
- Ну – ну?
- Мать! Ихь вонна дрюнцен аур либен сын ин карцер ту фюр дней на брод унд вассер! Нихт вар?
- Да будет так. – сказала мама и поволокла сына в карцер на фюр дней.
Эт секонд.
Тёмной ночью, когда удобно заниматься всякими несанкционированными вещами, Лёля занимался легальными (может быть это карма?). К его дому подъезжали фургоны, в них грузили мебель, посуду, книги. В самой квартире работала бригада плотников – слесарей, демонтировавших газовое, водопроводное хозяйства и отколупывавших плитку в ванной. Плитка зачищалась и складывалась в тару. Уже были сняты двери, скатаны ковры и даже половички из прихожей успели перекочевать в ненасытные чрева грузовых фур. Не будучи в курсе дела можно было подумать, что это кто то шибко скупердяистый переезжает на новую квартиру, на самом деле Лёля всё вёз на продажу. И тут уж всякий подумает, что Лёля это такой подвид Гобсека, который готов заголить собственное жилище, лишь бы погрузить грязные ручонки в сундуки со златом. Но это тоже неверно.Когда работа близилась к завершению и пора было трогать на рынок, подошли из поздних гостей родители:
Эт Зирст.
Тёмной ночью, когда все люди уже давно спят, в квартире у Го горел свет.
Эт Ласт.
Ясным зимним утром, когда каждый вытворяет, чего желает, все трое встретились в каком то заранее условленном месте, где за прозрачной занавеской на подоконнике бурчал и буровил чайник. Уговорено было, чтоб деньги в кучу. Ильинский хлопнул по столу тремя рублями и сказал:
Пашка (Дрищ), сидел на лестничной площадке на подоконнике и курил. И толи от того, что он был давно не жравши, толи по иной какой причине, привиделось ему:
У киоска с разными разностями стояла толпа народу, немного поодаль совещались двое, в коих можно было узнать (почему бы нет?) Рэ и Го. Они что то нашёптывали друг другу и раскатисто смеялись.
- Лёша, куда ты это всё?
- Продавать.
- Зачем тебе такие деньги?
- Да вот. В деревню собрались с друзьями. – Отец отсчитал сыну 200.000 и пошёл в разорённое гнездо. Мама тоже оделила сына деньгами и сказала: «Береги себя.» . В этот момент плотники закончили демонтаж гаража и балкона. Кирпич был сложен в машины и обоз тронулся. А Лёша, сидя в одном из фургонов и прикрывшись от ночной прохлады драным брезентом прикидывал, сколько денег выручит за поездку:
- А вдруг не хватит? – то и дело шептал он, сражаясь с дремотой.
- Що ты менi кажешь?
- Я тобi кажу, що ты менi задолжав 1000 карбованцiв.
- Брешешь! Зовсiм тобi други на плешь нагадилы!
- Яка плешь?
- То – то що нэма!
- Та тьфу на тобi, батьку! Я з тобой гуторю як по дiлу, ты ж як в мени у головi клепки черт ма! – папа озверел и добыл из пиджака бумажник и бросил оговариваемую сумму на стол:
- От тоби тышша! Давысь!
- Ништяк. … Батьку!
- Що ещё таке?
- Я тобi кажу що ты менi две тыщщи карбованцiв задолжав! Чi ни? …
- Предлагаю купить в деревню мороженого, сгущёнки, тортов, тянучек, карамель «Чупа – Чупс», игровую приставку «Денди», видеоплеер «Панасоник» и …e.t.z.
Го положил на стол 12 тысяч и сказал:
- Давайте купим водки, селёдки, шоколаду, мармеладу, стаканчик вода и соли туды. – После чего серьёзно задумался над своими словами.
Лё бесшумно поставил на стол чемодан набитый стотысячными купюрами и сказал:
- На еду хватило бы.
В углу сидела алёшкина любовь Света:
- Лучше больше взять из дому…
Рэ перебил:
- Сварим там бАльшущую пребАльшущую кастрюлю с супом из фрикадельков и будем есть её всё время.
Го прокомментировал:
- Вот она! Холостяцкая голова! Всю жизнь одну кастрюлю есть будет! Когда до супа доберётся?
Лё резонно отвечал:
- Когда кастрюлю съест.
Рэ развивал свою мысль:
- Выстрогаем палочки. Вдруг захочется японской экзотики? … e.t.z.
ВИДЕНИЕ.
(КРАТКОЙ ЛЕТОПИСИ ПРОДОЛЖЕНИЕ)
«Был третий день, как они приехали в деревню и клубки тел валялись по кроватям и на полу. Недвижны. Но вот открывает глаза Го:
- А! – как сквозняк проносится по мёртвому дому. Ему хочется есть, он, натурально, помирает с голоду, но все деньги, что были собраны на пожрать, они с Ильинским потратили на гаванские сигары. А вот от соседней подушки уже неуверенно вздымается цинготная харя со впавшими щеками и обвисшей кожей. Это Ильинский.
- А! – как сквозняк проносится по мёртвому дому. Ящик с сигарами лежит где то в ногах и Го вспоминает, как весело было, когда И затянулся и дым отказался выходить из лёгких. Как пришлось двинуть другу под дых и как дым попёр из ушей. И, тем временем, уж мусолит сигару за неимением зубов (цинга-с!) и глотает кусочки табака, дав им намокнуть в скудной слюне.
- А! – как сквозняк проносится по мёртвому дому. Ильинскому уже никогда не захочется есть. И тут в дверь вваливается с морозца автономный Лёша и принимается звучно харчиться в укромном уголке жареной свининой, мясным рулетом, супом из молодых крабов, форелью в «Шампанском», ананасовым муссом, кофе и бутылкой «Шабли» разлива 1221 года (после которой можно и выкурить гаванскую сигару, но Алексей Вадимычу здоровье дороже).
- А! – как сквозняк проносится по мёртвому дому. Го уже никогда не захочет есть …» – Паша вздрогнул и очнулся: по лестнице с весёлым шумом поднимались Ги и И:
- Дрищ! Смотри, чего мы купили! – закричали они, хором предъявляя только что купленный ящик с гаванскими сигарами.
- А! – как сквозняк проносится по всему подъезду и сигарета выпадает из пашиных пальцев. Ему уже никогда не захочется курить.
И ЕШШО КОЕ ШО.
Расскажем предысторию. Решили они сделать Лёше подарок. Давно уж хотели кому нибудь гондон презентовать.
- Триста штук презервативов, пажалуйста! – сказал Го втискиваясь немало по пояс в узкое окошечко и знойно глядя на миловидную продавщицу в норковой шапке. Прелестная девушка покраснела до корней норковых волос и дрожащими руками стала отсчитывать «триста штук». Протянула увесистый тюк страстному Го.
- Спасибо, милая! – продавщице сделалось дурно.
А у киоска уже разгоралась борьба за право идти не обременённым связкой назалупных резинок. Победил Го со своим более чем увесистым аргументом, что позорную процедуру покупки проводил он. Слегка подавленный И с авоськой полной красочных пакетиков ярко расписанных русскими и английскими надписями поплёлся за победителем к автобусной остановке не обращая внимания на тот факт, что девушки и женщины шарахаются от него в разные стороны, а мужчины сдержанно хихикают. Когда же Рэ, подняв руку с авоськой дабы застегнуть куртку, спросил у случайной девушки время, то оная девушка, лишившись чувств, обрушилась в сугроб.
***
У Лёши была любовь. Звали её – Света. И вот решил Лёля проделать с ней то, что может проделать каждый мужчина с каждой женщиной, при условии, конечно, что та штука ещё не атрофировалась (от бездействия, чаще всего).
Бурный диспут разгорался на кухне благословенной лёшиной квартиры:
- Что станет с твоей честью? – орал на весь дом Го, потрясая дрожащими руками и непроизвольно лапая все окрестные предметы.
- Ведь это не сбережёшь в тайне! – надрывался и Рэ, да так, что слышно его было решительно во всех окрестных домах. Лёша, натурально, уже не раз пожалел, что открыл друзьям свои плотские устремления.
- А мы то, Рэ!!! Гондон ему подарили!!! – бился в истерике Го.
- Поясняли ему, что да как!!! – орал Рэ, избивая головой стену, обливаясь слезами столь горючими, что краска оползала со стены и обнажалась девственно – кирпичная поверхность.
Думаю, настало время пояснить причину горя двух неразлучных друзей: Лёля наметил свой сексуальный тренаж на тот самый день, когда Го и Рэ решили посетить друга. К тому же, (и это я думаю, важнее) выяснилось, что Лёша, ознакомленный с некоторыми тонкостями предполовой фазы вечера, запасся изрядным кол – вом алкоголя и сейчас ни за что не соглашался распить его с друзьями.
- В-в-во-вот…она…твоя дружба! – ревел, захлёбываясь рыданиями Го. Рэ говорить не мог: свенрнувшись калачиком у стены, он лишь сотрясался от рыданий и монотонно строчил челюстями.
- Гы-гы-гы-гы-Э-Э-Э!!! – по его покрасневшему и раскисшему лицу сбегали два широких потока.
- Ладно. Я её – ты-дышь! И приходите. – заявил, наконец, Лёля, истерзанный такой бешеной трагедией.
- У-у-э-у-у-уте-э-шил-ил! – провыл Го, поднимая обессилевшего Рэ из лужи его собственных слёз, залившей пол кухни и понёс друга в ванную, шатаясь как моряк в ядрён шторм.
Лёля предвкушал всю полноту здорового секса с любимой девушкой в пустой квартире, лежал уже в кровати, когда под окном раздался взрыв добродушного смеха и кто то затянул песню «Заумный Лёля». Лёля вырвался из жарких светиных объятий, моментально нацепил трусы и с предусмотрительно приготовленной винтовкой высунулся в форточку. Не успели ещё два до боли знакомых Вадимычу силуэта сделать шагу, как винтовка выстрелила и Лёля готов был залиться победным смехом, но руки он предполовой фазы(да и от половой тоже) дрожали и из – за гаража появилась нахальная харя Рэ:
- Ни паал! Ни папал!
- Мазило! –отозвался и Го, откуда то из кустов заснеженной акации. Лёля открыл ураганный огонь и, наконец, угодил в задницу Рэ, видом которой, тому хотелось досадить стрелку. Лёля победно забо-бо-бокал, наслаждаясь воплями: «Лёша! Мать твою! Теперь ты труп! Ты мой! Понял!?». За гараж сиганула тень Го и всё стихло.
Лёша снова лежал в жарких объятьях Светы и готовился вкусить всю прелесть здорового секса с любимой девушкой в пустой квартире, когда под окнами снова взорвался искристым бутоном добродушный смех и подлый Го заорал о том, что трахаться – это низменный материализм, а жить нужно жизнью духовной. Лёша уже вспрыгнул на подоконник…
Надо ли говорить, что это продолжалось долго?
По моему нет. Но в конце концов (уже глубокой ночью) настал момент, когда в дверь открытую обессиленным скачками «кровать-трусы-подоконник» Вадимычем шагнул Го и за ним Рэ, придерживая одной рукой асептическую повязку на раненном полужопии. У Лёши не было сил ругаться и он показал жестом куда други должны идти и что пока они могут пройти на кухню. Но тут дверь сама открылась и на пороге выросли Дрищ с Андрюльником (всё младшие братья). Они были не тверды в ногах, громко икали и наполняли прихожую сильным ароматом свежего, но дешёвого пива (лёгкий обертон синтетических моющих средств о чём то да говорит). Как неопровержимое и отягчающее доказательство их предательства, под мышкой у шатающегося Пашки (Дрища) торчала трёхлитровая банка со следами пивной пены.
- А нам?!!! – заорали Го и Рэ. – Зычно рыгнув в ответ, Дрюльник прислонился к чьему то пальто и пустил слюни. Пашка был невменяем, бормотал что то себе под нос из чего можно было разобрать только: «Ай, хорошо!» и «Дрюлище, пойдём повторим!».
- Я в жопыньку. – констатировал Дрюльник и начал крениться в другую сторону. Вскоре он бревном лежал поперёк прихожей на повторяющийся рефрен «стеклянного» Пашки ответствовал:
- Я занят. – После чего абсолютно обмяк и захрапел как извозчик. Мизансцена уже не помещалась в маленькой вадимычевской прихожей, но тут дверь открылась снова и на пороге выросла дрюльниковая старшая сестра, двоюродная сестра Светы и друг детства Вадимыча. Она взнуздала Дрюльника и, переведши его в вертикальное положение, врезала брательнику под дых.
Дрючельник отворил чистые глазки и, молвив: «Сестричка!», снова их затворил. Сестрёнка стала избивать его армейским ремнём с большой свинцовой бляхой, грязно ругаясь и понося родственника на чём свет стоит. Из бессвязной брани можно было понять, что она специально направила братана к Лёле домой, дала много денег на пиво ( «А мы ершец с Передрищенским учинили» - пояснил тут трезвеющий помаленьку Дрюльник), что б только предотвратить половое рандеву Лёши со Светой, а он всё с этим ублюдком ( «Извини, Паша!» ( от автора)) пропил!
- Так вы все против моего чувства?!!! – заорал Лёля и в одних трусах сиганул в форточку кухонного окна: только ноги его торчали из сугроба, только Света плакала в тёмном окне, только Го да Рэ жрали лёшин чай с лёшиным вареньем и блинами на кухне, только топила дрюлькина сестра Дрюльку с Павлухой в унитазе. И Лёле ничего не оставалось кроме как пойти домой. Постояв, поглядев на звёздное небо, Лёша пошёл пить чай.
